Круг Земной - Часть 20 - Приложения - «Круг Земной» и история Норвегии

«Круг Земной» и история Норвегии

Саги о конунгах, приписываемые Снорри Стурлусону, охватывают обширную эпоху истории Норвегии, начиная с легендарных времен и вплоть до последней четверти XII века. Эта эпоха включает Великие переселения народов, походы викингов и формирование национальных монархий в Европе. Это эпоха позднеродового (или «варварского») общества и перехода к обществу классовому – феодальному (на континенте XI и XII века были временем начинавшегося расцвета феодализма). Однако по сравнению со многими другими странами средневековой Европы в Норвегии процессы перестройки родового общества в раннеклассовое шли медленнее и с большим запаздыванием.

В центре внимания автора «Круга Земного» находятся правители Норвегии. Саги повествуют о походах конунгов внутри страны и за ее пределами, об их отношениях со знатью и с сельскими жителями – бондами, о постепенном объединении страны и её христианизации. Государство, в понимании Снорри как, собственно, и других средневековых историков, персонифицировано особой короля, и от его личных качеств, мужества, решительности и удачи в первую очередь зависят и прочность государства, и благополучие населения.

«Круг Земной» содержит огромный материал по истории Норвегии, да и всей Скандинавии. События, происходившие за пределами европейского Севера, известны Снорри гораздо хуже, и, скажем, повествования его о Древней Руси, связанные с пребыванием норвежских конунгов на Руси, или сообщения о походах викингов в Восточную Европу, столь же мало заслуживают доверия, как и рассказы о подвигах норвежцев в Византии, Италии или Англии. Нетрудно видеть, что такого рода рассказы имеют целью преимущественно продемонстрировать доблесть этих конунгов. Отбор сведений о делах в самой Норвегии – существенно иной. Современные источниковедческие исследования выявили в королевских сагах большое количество неточностей, ошибок, анахронизмов, и тем не менее общие контуры развития норвежского государства обрисованы в них довольно отчетливо.

Отношение к «Кругу Земному» как к памятнику истории и культуры средневековых скандинавов менялось на протяжении XIX и XX столетий. В поле зрения историков прошлого века находилась история событий, и, соответственно, саги о конунгах вызывали у них наибольший интерес и давали обильный материал для раскрытия процесса объединения Норвегии и укрепления королевской власти. Хотя со временем достоверность саг как исторических источников и внушала сомнения, в целом считалось, что их показаниям можно доверять. Работы таких видных норвежских историков, как Р. Кейсер, П. А. Мунк, Э. Capс.[599] опирались прежде всего на анализ саг и других видов нарративной литературы. Возрастание с конца минувшего столетия внимания к социально-экономической истории, к материальным основам политического развития сопровождалось переоценкой разных категорий исторических памятников и их сравнительной значимости; на первый план стало выдвигаться исследование сборников права, актового материала, данных археологии, топонимики, рунологии, лингвистики. Этот материал, будучи интенсивно вовлечен в историческое исследование, дал возможность познакомиться с историей хозяйства, торговлей, связями Норвегии с другими странами, ранними городскими поселениями, с социальной структурой норвежского общества и сдвигами, которые она претерпевала, с внутренней колонизацией. Такая переориентация исследования открыла новые перспективы перед учеными и позволила им по-новому и в целом более критично отнестись и к повествовательным памятникам. В результате усилилась тенденция видеть в сагах, в том числе и королевских, скорее произведения литературы, фиксацию длительной фольклорной традиции, в которой факты с течением времени переосмыслялись и искажались до такой степени, что в сагах, на той стадии, когда они были записаны, уже трудно, если вообще возможно, вычленить достоверную основу. Труды норвежского историка X. Кута и шведского историка Л. Вейбулля в этом отношении явились переломными[600]

В сагах о конунгах известное доверие продолжало внушать собственно только то, что находило подтверждение в песнях скальдов, отрывки из которых цитируются в «Круге земном» более обильно, чем в каких-либо иных сагах. Но сколь ни интересны в ряде отношений скальдические висы в королевских сагах, на основании их сообщений вряд ли возможно воспроизвести ход событий или познакомиться со многими сторонами норвежской действительности того времени, – слишком эти сообщения отрывочны и однобоки; ведь скальды обычно воспевали походы, битвы, победы или героическую смерть вождя, подарки, полученные скальдом от конунга, и другие аспекты дружинной жизни. Все остальное как правило не привлекало поэта. Правда, нужно отметить, что в историографии последних лет гиперкритические позиции в отношении достоверности саг о конунгах частично пересмотрены и смягчены. Историки убеждаются в том, что в сообщениях Снорри многое заслуживает доверия, и нет оснований a priori отметать его рассказ как «исторический роман».[601]

Изучение «Круга Земного» дает возможность (привлекая другие источники разных видов, как норвежские, так и иностранные) представить канву политической истории Норвегии на протяжении нескольких столетий. Разумеется, внутренний смысл описываемых в сагах событий нередко представляется современному историку существенно иным, чем средневековому автору, и, вероятно, было бы небесполезно наметить основные линии истории Норвегии в IX–XII веках, что облегчило бы чтение «Круга Земного».[602]

Первая форма политического объединения Норвегии – установление над большей частью ее населения власти одного монарха – выросла из экспансии викингов, во всяком случае, с нею связана. Могущество мелких конунгов и ярлов в период повышенной агрессивности, естественно, укрепилось, частично эта агрессивность могла быть направлена не только вовне, но и на население самой Норвегии. Первым конунгом, который подчинил себе значительную часть страны, был Харальд Харфагр (Прекрасноволосый), правитель Вестфольда, области в Восточной Норвегии. Вестфольдом издавна правила династия Инглингов, согласно легендам и поэме «Инглингаталь» скальда Тьодольва (цитируемой в «Саге об Инглингах»), находившаяся в родственных отношениях со шведскими королями. В Вестфольде сохранились курганы с погребениями в кораблях: в Туне, Гокстаде и – самое замечательное из них – в Усеберге. Раскопки обнаружили в этих курганах корабли, повернутые носом к югу, к морю и как бы готовые отправиться в плаванье. В двух кораблях были похоронены мужчины, видимо, местные князья в усебергском корабле найдены останки двух женщин. Одна из них, очевидно, была властительница, может быть, Аса – Бабка Харальда Прекрасноволосого; другая женщина, видимо – ее рабыня, последовавшая за нею в царство мертвых, чтобы и там ей служить. Богатая утварь, сани, повозка, кровати, другие вещи, украшенные резным орнаментом, выполненным несколькими искусными мастерами, – доказательство высокого общественного положения правителей Вестфольда. Курганы с кораблями свидетельствуют о том, что в IX веке Инглинги, находившиеся в широких контактах с другими странами, достигли значительного могущества. Это могущество возросло, как можно утверждать, именно в связи с внешней экспансией. Таким образом, начало объединения Норвегии явилось одним из моментов викингской экспансии и приобрело форму завоевания западных и северных областей страны конунгом, уже подчинившим себе восточную ее часть.

Это не означает, что военный предводитель, которому удавалось утвердиться в Норвегии, и в дальнейшем вел себя как завоеватель. Хотя многим из них приходилось преодолевать сопротивление местной знати, короли должны были заручиться поддержкой бондов; обычно претендент являлся на областные судебные сходки – тинги и просил их участников согласиться с его верховенством; при этом нередко ему приходилось идти на некоторые уступки. Лишь король, провозглашенный на тингах, пользовался авторитетом и чувствовал себя относительно прочно.

Наука не располагает бесспорными данными ни о ходе завоевания Норвегии Харальдом, ни о времени, когда оно было осуществлено. Решающая битва в Хаврсфьорде (юго-западная Норвегия) произошла, вероятно. незадолго до 900 года (раньше историки датировали ее 872 г.[603]). Противники Харальда – местные «хёвдинги» (вожди) были разбиты, и Харальд имел все основания назвать себя (так, во всяком случае, именует его скальд Торбьёрн, воспевший эту победу) «властителем норвежцев» (allvaldr auslmaima, dr?ttinn nor?manna). Правители ряда областей Норвегии лишились самостоятельности, признав верховенство завоевателя, либо были изгнаны или погибли. Начавшаяся в тот период колонизация норвежцами Исландии, возможно, отчасти была связана с эмиграцией, на которую толкали многих знатных людей притеснения и конфискации Харальда.

В отдельных областях Норвегии на протяжении всего X века сохранялись тем не менее местные князья. Однако эти мелкие конунги, не принадлежавшие к роду Харальда Прекрасноволосого, не имели прав на норвежский престол. «Сага об Олаве Святом» (гл. XXXIII) рисует одного из конунгов восточной Норвегии Сигурда Свинью в облике хозяина, который лично наблюдал за сельскими работами, правил населением своего района, но был совершенно лишен и широты кругозора и высоких политических аспираций, присущих королям Норвегии. Оказывая противодействие норвежскому королю, поскольку тот пытался лишить их власти и влияния, мелкие конунги вместе с тем не обнаруживали честолюбивых притязаний подчинить страну собственной власти, в противовес представителю рода Харальда Прекрасноволосого. Эти местные потентаты были главным оплотом партикуляризма.

В этой связи встаёт нелегкий вопрос о сакральной природе королевской власти в Норвегии в дохристианскую эпоху. Большинство историков считают, что норвежские короли рассматривались населением как носители сакрального начала. В сагах и в песнях скальдов идет речь о происхождении королей от языческих богов; когда, однако, сложились эти королевские генеалогии, остается неясным. В «Саго об Инглингах» сохранились предания об отдельных конунгах, которых народ в древности приносил в жертву богам для того, чтобы обеспечить всеобщее процветание. В «Саге о Хальвдане Черном» (гл. IX) рассказано, что после смерти этого конунга его тело было расчленено и части его были погребены в разных областях, так что все жители могли пользоваться благополучием, магически связанным с его особой. Однако исследователи полагают, что в действительности Хальвдан был погребен в кургане близ Стейна (в Хрингарики), а в других областях в память о нем были насыпаны курганы. Существовала вера в «удачу» короля, которая возрастала вследствие ритуальных жертвоприношений и возлияния на пирах («за конунга, за мир и урожай»). Считалось, что эту «удачу» король мог распространить и на своих приближенных, в частности, посредством награждения их оружием, гривнами и другими ценностями (вера в магическую партиципацию лиц и вещей, которыми они владели). Однако ученые, придерживающиеся гиперкритической позиции в отношении достоверности источников, отвергают эти толкования, считая их результатом переноса христианских представлений в более раннее время.[604] Идея сакральной природы королевской власти в языческой Норвегии могла бы быть вернее оценена при сопоставлении ее с трактовкой власти монарха у других народов на аналогичной или сходной стадии развития, ибо представления о связи властителя с высшими силами были широко распространены и не являются особенностью одних только скандинавов. Труднее ответить на вопрос о том, как именно рисовалось норвежцам отношение их королей со сферою сакрального: получали ли вожди от богов могущество в силу своего происхождения от них или же вследствие ритуальных действий и жертвоприношений? На основании «Круга Земного» вряд ли возможно восстановить эти верования, так как его автор, возводя династию Инглингов к Одину и Ингви-Фрейру, одновременно превратил асов в людей и «культурных героев».

Харальд Прекрасноволосый, собственно, не объединил страну, – он поставил под свою личную власть ряд ее областей, преимущественно приморских, и создал в них свои опорные пункты. Это объединение было довольно поверхностно и лишено прочной социальной основы. По существу произошло лишь расширение власти местного князя на другие территории, но ни органов управления, на которые он мог бы опереться, ни общественной группы, которая поддерживала бы его, будучи заинтересована в объединении государства, не существовало. Харальд захватил владения побежденных противников в юго-западной Норвегии, но в целом страна оставалась, как и до того времени, совокупностью разрозненных областей с собственными обычаями и порядками, с совершенно автономным самоуправлением, которое осуществлялось на сходках населения – тингах.

Власть первых королей Норвегии была слабо обеспечена и материальными ресурсами. Поборы взимались лишь с северных соседей норвежцев – саамов, но и эти контрибуции первоначально (как явствует из рассказа норвежца Оттара.[605]) присваивали отдельные могущественные правители, а не короли Норвегии. Бонды никаких налогов не платили, и самая идея принудительного обложения даже и в более позднее время встречала в народе упорное противодействие. Понятие свободы в этом обществе предполагало отсутствие каких бы то ни было проявлений зависимости, и уплата подати была бы воспринята бондами как посягательство на их владельческие права. В этих условиях единственной формой материальной поддержки правителя могли быть угощения, подарки, в которых выражались бы взаимные отношения между бондами и конунгом. Конунг получал угощение от местных жителей, переезжая из одного района в другой; бонды устраивали пиры для прибывших в их местность государя и его дружины. Эти пиры в языческое время носили религиозно-магический характер. Прямое общение между народом и правителем было существенным условием благополучия страны, равно как и отправления королем его полномочий. В соответствии с культурной моделью той эпохи имела значение не столько абстрактная идея королевской власти, сколько персона конкретного монарха: вместе с ним необходимо было совершать возлияния языческим богам. Конунг обеспечивал мир и процветание – бонды снабжали его необходимым, и эти припасы потреблялись ими совместно с ним во время пиров; торжественная трапеза принадлежала к центральным институтам этого общества[606] Слово «veizla» (пир) со временем приобрело значение технического термина: как мы увидим далее, «вейцла» могла превратиться в «кормление», передаваемое королем своему приближенному, в специфическое ленное пожалование. Но подобная трансформация началась вряд ли ранее XI в. Пока же существенным источником материальных ресурсов короля, помимо военной добычи и предоставляемых бондами угощений, были доходы с его собственных владений. Как и другие крупные (по норвежским масштабам) собственники, короли имели в своих сельских усадьбах рабов и арендаторов, которые пасли скот и возделывали небольшие участки земли за продуктовые оброки.

Не пользовались норвежские правители и судебной властью. Наряду с тингами отдельных округов в IX и начале X в. сложились областные тинги. Короли не были их создателями, как склонен изображать дело Снорри Стурлусон, но они, несомненно, способствовали их организации, посещали их; однако судебная власть оставалась у бондов. Авторитетный король мог оказать давление на участников собрания и добиться выгодного для себя решения, но нормой по-прежнему было самоуправление бондов. Естественно, что наиболее зажиточные и влиятельные бонды и местная знать пользовались решающим влиянием на судебные дела и вообще на самоуправление.

Более заметной была, казалось бы, военная власть конунга. Но и функции предводителя всех вооруженных сил страны далеко не сразу сосредоточились в его руках. В отдельных областях существовали самостоятельные воинские ополчения, участие в них принимали все вооруженные мужчины, и обладание оружием было неотъемлемым признаком свободного человека. В Норвегии, стране приморской, особое значение в обороне имел флот. Основная масса населения концентрировалась в прибрежных районах; они сообща снаряжали боевые корабли для охраны страны от набегов викингов и других беспокойных соседей. Ополчение возглавляли представители местной знати, родовитые «могучие бонды».

Таким образом, первоначальное объединение Норвегии было непрочным. Это стало заметным еще при жизни Харальда Прекрасноволосого, когда вспыхнули раздоры между его сыновьями; после его смерти[607] усобицы усилились. Братья не признали единовластия нового конунга, Эйрика Кровавая Секира, которому в конце концов пришлось бежать из Норвегии (он сумел захватить престол в викингских колониях на Британских островах, в Йорке). Положение в Норвегии несколько стабилизовалось после перехода власти к младшему сыну Харальда Прекрасноволосого – Хакону Доброму. Он воспитывался в Англии, при дворе англосаксонского короля Этельстана (Адальстейна саг), где и принял христианство. Однако его попытки распространить новую религию в Норвегии натолкнулись на упорное противодействие бондов. В отличие от своего отца и братьев, Хакон воспитанник Адальстейна получил власть в стране не как завоеватель, – его признали тинги разных частей страны, а он, очевидно (так, во всяком случае, рассказывается в «Круге Земном»), пошел на уступки их требованиям и не притеснял народ, – отсюда его прозвище «Добрый». При Хаконе укрепляется правопорядок в стране, окончательно оформляются областные тинги. Тинги оказывали поддержку Хакону, благодаря этому ему удалось упорядочить и оборону страны. При нем народное ополчение стало под начало конунга.

Но в качестве военного вождя король не пользовался неограниченной властью, и имели место случаи, когда ополчение отказывалось следовать за ним или даже выступало против него. Боевой силой, на которую король мог всецело рассчитывать, осталась его дружина. Разумеется, ее численность возрастала: наличие в стране верховного правителя привлекало в ряды его приверженцев молодых людей, искавших славы, добычи и высокого положения. Могущество короля в то время и измерялось в первую очередь размерами его дружины. Король ужо стал отчасти некоей точкой концентрации социальных интересов, близость к нему служила средством возвышения, способствовала поднятию социального престижа. Но это воздействие короля на окружение еще не было институциональным, оно в большой мере определялось его личностью: королю, которого считали удачливым, охотно служили; если же в стране царил голод (явление, в высшей степени частое в стране со столь ограниченными ресурсами и слабо развитыми производительными силами, как Норвегия) или она подвергалась иным бедствиям, то в них охотно винили того же правителя, – его, как полагали, оставила магическая «удача».

Королевская власть в IX–X веках оставалась в Норвегии относительно мало эффективной и вряд ли была способна оказывать заметное преобразующее влияние на внутренние отношения. Никакого административного аппарата в распоряжении короля не было. Функции ad hoc выполняли его приближенные, усадьбами короля, разбросанными в разных частях страны, управляли его слуги. Иными словами, король не был еще в состоянии создать собственный механизм власти, и все сообщения саг о таковом грешат анахронизмами. В частности, нет оснований доверять сообщению «Саги о Харальде Прекрасноволосом» (гл. VI) о том, что этот король якобы назначил в каждую область ярла, наделенного широкими фискальными, судебными и административными полномочиями, которому были подчинены херсиры, и что ярлы и херсиры должны были выставлять по приказу короля определенное число воинов. Снорри в данном случае приписывает Норвегии IX пока черты феодального королевства и присущей ему иерархии сеньоров и вассалов, – такой иерархии в Норвегии не сложилось и ко времени написания «Круга Земного».

Характер раннего государства в Норвегии на этой первоначальной стадии определялся, следовательно, тем, что в стране еще отсутствовало социальное «разделение труда». Функции хозяйственные, военные, религиозные, административные не были последовательно дифференцированы. Бонды были не только сельскими хозяевами, но и членами народных собраний, участниками воинского ополчения, в их руках сосредоточивалось местное управление. Языческий культ отправлялся в капищах, которые принадлежали знати или «могучим бондам», никакого особого жречества норвежцы не знали. Свобода бонда реально выражалась в его полноправии, ничем не ущемленном ни в личном, ни в имущественном отношении. Важно подчеркнуть, что ни и тот период, ни и более позднее время и Норвегии земля не представляла собой объекта свободного распоряжения и отчуждения. Право собственности на землю, которая переходила из поколения в поколение в пределах одной и той же семьи, выражалось в обладании ею, причем на семейное владение не смотрели лишь как на объект, вещь, – в нем видели скорее некое продолжение личности его обладателей, с которым они находились в нерасторжимом органическом единстве. Слово ??al «одаль», которым обозначалась эта наследственная собственность, имело вместе с тем и смысл – «родина», «отчина»; это слово общего происхождения и со словами, выражающими понятия «благородство», «знатность», т. е. «полноправие»; личные и имущественные права образовывали нерасторжимое единство и равно считались неотъемлемыми качествами члена общества.[608] Подобная структура собственности – показатель замедленной имущественной дифференциации – вместе с тем была и немаловажным препятствием на ее пути. Такой социальный строй, отличавшийся высокой сопротивляемостью, устойчивостью по отношению к всякого рода переменам, традиционалистский по самым своим основам, служил своего рода барьером на пути укрепления государственности.

Снорри Стурлусон, сосредоточивающий внимание на политической истории Норвегии, естественно, не проявляет особого интереса к социально-экономическим отношениям, которые, напротив, выдвинулись на первый план в построениях историков конца XIX и XX века. Наши знания о формах собственности в древней Норвегии основываются преимущественно на указаниях памятников права, в первую очередь «Законов Фростатинга» и «Законов Гулатинга», записи которых сохранились в редакциях XII и XIII веков, но содержание которых в немалой своей части восходит к более раннему периоду.

Для понимания дальнейшего развития раннего государства в Норвегии существенно иметь в виду реальность внешней опасности. Уже Харальду Прекрасноволосому пришлось организовать военную экспедицию против викингов. На протяжении X века Норвегия неоднократно подвергалась нападениям датчан и викингов, которые хозяйничали на Балтийском море. Одно время Норвегия оказалась даже в зависимости от датских королей. Таким образом, необходимость организации обороны страны ощущалась весьма остро. При всей своей рудиментарности королевская власть воспринималась жителями Норвегии как сила, противостоящая такой же силе в других странах. Уже существовало сознание, что только король способен представлять общие интересы норвежцев перед остальным миром. Показательно, что как раз в конце X века в источниках (в записи рассказа Оттара королем Альфредом) впервые встречается наименование страны Noregr,[609] и с этого же времени в поэзии скальдов наряду с наименованиями жителей отдельных областей Норвегии, отчасти восходящими к именам племен (ругии, хёрды, трёнды и др.), появляется слово «норвежцы» (nor?menn) как общее обозначение всех жителей норвежского королевства. Было бы неверно придавать чрезмерное значение этим явлениям, так как локальная разобщенность оставалась и впредь весьма сильной, но какие-то черты общенорвежского самосознания уже существовали и в моменты внешней опасности приобретали актуальность. Королевская власть могла ими воспользоваться в своих целях.

Около 960 г. Хакон Добрый погиб во время вторжения в Норвегию его племянника Харальда Серая Шкура (сына Эйрика Кровавая Секира), которому при поддержке датского конунга удалось захватить власть. Харальд Серая Шкура правил страной подобно своему деду, – как завоеватель. Он отнимал усадьбы у своих противников, вымогал поборы у населения. Совершив поход в Бьярмию, область на побережье Северного моря, Харальд получил дополнительные значительные богатства от грабежей, которым подверг тамошнее население. Все это давало ему средства привлекать в свою дружину новых воинов. Иными словами, первые конунги Норвегии, за исключением Хакона Доброго, мало чем отличались от предводителей викингов, которые устанавливали свое господство в захваченных странах. Они, собственно, и были викингами, ибо карьера многих норвежских конунгов не только в X, но и в первой половине XI века начиналась за морем, в завоевательных походах и грабительских экспедициях или на службе у иноземного государя. Обороняя Норвегию от нападений викингов, они сами управляли ею подчас подобными же методами.

Положение Харальда Серая Шкура осложнялось тем, что он подчинил себе Норвегию с датской помощью. Укрепившись же, он старался охранить свою самостоятельность от притязаний на верховенство со стороны датского короля. В этой борьбе он пал (ок. 970 г.). Власть над страной перешла к ярлу из Хладира (в Трандхейме) Хакону Сигурдарсону, пользовавшемуся поддержкой короля Дании. Последний рассматривал ярла как своего вассала, хотя и не вмешивался во внутренние дела Норвегии, по крайней мере до тех пор, пока ярл платил ему дань в знак подданства и выполнял военную службу по его приказанию. Так, во время войны между Данией и Германией в 70-е годы X века ярл Хакон выставил норвежский флот: война шла из-за контроля над важными морскими путями, центром которых был датский порт Хедебю, перевалочный пункт торговли между Балтийским и Северным морями, и в защите их от посягательств императора Оттона II был заинтересован и сам ярл.

Показательно, что датский король Харальд Синезубый, проводя у себя дома политику христианизации, терпимо относился к тому, что ярл Хакон и его подданные оставались язычниками. Население Норвегии продолжало держаться веры своих отцов. Но словам скальда, ярл Хакон исправно совершал жертвоприношения старым богам, и поэтому в стране царил мир. Согласно языческим верованиям, под властью правителя, угодного богам, страна процветает, урожаи обильны и скот дает хороший приплод. Таким образом, ярл Хакон выполнял также и религиозные функции короля. Тем не менее, королевского титула он не присваивал, ибо, как уже было упомянуто, считалось, что королем Норвегии может быть только представитель рода Харальда Прекрасноволосого.[610]

В остальном ярл постепенно стал держаться вполне независимо и старался избавиться от датского верховенства. Это неизбежно вело к военным действиям, и около 985 г. на Норвегию напал флот из Йомсборга, полулегендарной крепости викингов на балтийском побережье. Хакон собрал ополчение со всей Норвегии, и опасный враг был разбит, 25 кораблей викингов были захвачены,[611] остальные обратились в бегство. Победа укрепила положение ярла Хакона, и он стал вести себя как всесильный правитель и злоупотреблять своею властью по отношению к населению. Саги сохранили жалобы бондов на вымогательства и правонарушения, учиненные ярлом. В результате около 995 года бонды Трёндалага восстали против ярла, он был убит собственным рабом, а на престол с согласия населения вступил Олав Трюггвасон, знаменитый викинг, представитель рода Харальда Прекрасноволосого, как раз в это время явившийся в Норвегию из Англии.

Хотя Норвегия была расположена на окраине средневекового мира, ее достигали импульсы, шедшие из стран Европы, дальше продвинувшихся по пути политического и социального развития. Проводниками этих влияний были в первую очередь норвежские монархи. Вступая на норвежский престол после того, как они провели молодость в более цивилизованных и феодализированных государствах, короли стремились укрепить свою власть, используя в этих целях накопленную за рубежом добычу, а равно и приобретенный там политический опыт. В конце X и в первой трети XI века короли Олав Трюггвасон (995–999 или 1000 гг.) и Олав Харальдссон (Олав Святой, 1015–1028) последовательно проводили политику искоренения самостоятельности местных князей, и важнейшим средством этой политики явилась христианизация. Не говоря уже о том, что христианская церковь в Норвегии, как и везде в Европе, способствовала торжеству монархического принципа, переход к новой вере подрывал основы власти старой знати, под контролем которой находился языческий культ. Разрушая капища богов и запрещая жертвоприношения, оба Олава сознательно ликвидировали триединство «культ-тинг-правитель», на котором держалось местное самоуправление. Из источников явствует, что и население ощущало связь между своей независимостью и старыми культами. Христианизация Норвегии, проводимая королями с большой решительностью и жестокостью, привела к гибели части старой знати и конфискации ее владений; представители знати, которые не пали в этой кровопролитной борьбе, были принуждены вступать на службу к норвежскому королю. Однако, проводя христианизацию, короли прибегали не только к насилию (как это может показаться при чтении саг о конунгах). Имеются указания на то, что в целях обращения влиятельных людей Олав Харальдссон в некоторых случаях даровал им владения и привилегии. Со времени Олава Харальдссона можно говорить о норвежской церкви как учреждении, установленном во всей стране и подчиненном королю.

Переход от старых культов к новому (о перемене в самих религиозных верованиях приходится говорить с большой осторожностью) отразился и на сдвигах в институте вейцлы. Если прежде вейцла была сакральным пиром, трапезой, на которой встречались конунг и бонды и которая гарантировала, по их убеждению, благополучие и мир в стране, то вместе со сменою культа отпала обязательность присутствия монарха на этих кормлениях. Обнажилась материальная их основа, и отныне вейцла представляла собой не что иное, как способ обеспечения короля и его служилых людей продовольствием. Короли продолжали свои разъезды по стране, необходимость которых вызывалась уже только потребностями управления и невозможностью транспортировки продуктов на дальние расстояния. Но король мог и вовсе не посещать пиры в том или ином районе, а передать право сбора продуктов своему приближенному. То были своего рода ленные пожалования, заключавшиеся, однако, в наделении ленника не землями, а поступлениями с населения, которое по-прежнему сохраняло право собственности на свои владения. Другим существенным отличием этих пожалований от ленов в более феодализированных странах Европы было то, что пожалования в Норвегии (как и в других скандинавских странах) не приобретали наследственного характера: лицо, которое с разрешения короля обладало полномочиями облагать население той или иной местности податями, пользовалось привилегией лишь на протяжении срока своей службы или пожизненно, но без права передать эту привилегию по наследству. С течением времени раздача вейцл выросла в целую систему материального обеспечения служилых людей короля, причем в зависимости от ранга должностного лица или дружинника размер кормления был большим или меньшим.[612] Ненаследственный характер скандинавского «лена» – вейцлы имел самую прямую связь со структурой господствующего слоя и его отношением к центральной власти. Его ядро образовывали члены королевской дружины. Hir? – так первоначально называлась дружина, и затем это название перешло на королевский двор (как социальное окружение государя). Невозможность превратить вейцлу в свое полное достояние и закрепить ее в обладании семьи привязывала «вейцламаннов» – держателей вейцл – к престолу. Норвежская вейцла надолго удержала свои примитивные черты, отличающие ее от классического феода.

Но и введение подобной системы не произошло безболезненно. С изменением культ и прекращением регулярных непосредственных контактов короля с бондами вейцла утратила черты взаимности, эквивалентности: на смену торжественному пиру, в котором наглядно воплощалось единство правителя с народом, пришел односторонний сбор податей должностным лицом короля. Эта перемена, сливавшаяся и сознании бондов с уничтоженном капищ и изображений старых богов, воспринималась как насилие и поругание всех традиций.

В «Саге об Олаве Святом» Снорри Стурлусона (гл. I), записанной до создания «Круга Земного», в «Круге Земном» – в «Саге о Харальде Прекрасноволосом» (гл. VI) и в «Саге об Эгиле сыне Скаллагрима» (гл. IV), приписываемой некоторыми учеными тому же Снорри, содержится рассказ об «отнятии одаля» Харальдом Прекрасноволосым у всего населения страны: вследствие этой тотальной конфискации бонды превратились якобы в арендаторов короля, обязанных платить ему за пользование своими землями (до тех пор, пока Хакон Добрый при вступлении на престол не возвратил бондам их отчины, «Сага о Хаконе Добром», гл. I). То, что эти сообщения не отражают каких-либо реалий времени правления первого объединителя страны, давно показано в норвежской историографии.[613] Но какова фактическая основа этих рассказов? Видимо, эти сообщения саг нужно сопоставить с показаниями других источников, в частности с песнями скальдов. В них Норвегия неоднократно названа «одалем» короля, «наследственным семейным достоянием» королевского рода. Трактовка государства как «отчины» или «вотчины» его главы относится ко времени короля Олава Харальдссона. По-видимому, укрепление королевской власти и изменение в системе вейцл, упомянутое выше, породили идею верховенства короля над всем населением и его земельными владениями; эта идея королевского суверенитета не могла, однако, найти адекватного юридического и терминологического выражения (ибо римское право оставалось чуждым сознанию средневековых скандинавов) и интерпретировалась единственно возможным и наиболее естественным для них образом, а именно – в виде «воспоминания» о будто бы имевшей место узурпации королем-объединителем всего одаля бондов.

Если иметь в виду, что в сознании бондов право собственности на наследственные владения и правоспособность, полноправие свободного человека сливались воедино, то легенда об «отнятии отчин» Харальдом Прекрасноволосым была, видимо, не чем иным, как своеобразным выражением чувств, вызванных посягательствами укреплявшейся монархии на независимость свободного населения Норвегии – посягательствами, которые стали особенно ощутимыми в XI веке. Здесь приходят на память «Откровенные висы» скальда Сигвата Тордарсона, в которых он призывал конунга Магнуса, сына Олава Святого, не посягать на отчины своих подданных, – эти притеснения и конфискации вызывают недовольство и чреваты мятежом (см. «Сагу о Магнусе Добром», гл. XVI). Тот факт, что из системы пиров-вейцл, некогда устраиваемых населением для короля и его дружины на началах добровольности, с начала XI века стала развиваться зачаточная система принудительного обложения, расценивался бондами как насилие и узурпация. В действительности, разумеется, земельные владения основной массы сельских жителей (исключая усадьбы опальных магнатов и их сторонников) оставались в их собственности. Но обязанность содержать на свой счет короля и его людей и в самом деле была возложена на население и вызывала его недовольство. Это недовольство выразилось и в неоднократных случаях сопротивления бондов фискальным требованиям королевских слуг.

Усиление королевской власти, приобретение ею новых прав и полномочий, расправа с язычеством и его приверженцами, вообще политика открытого разрыва со старыми порядками, которую Олав Харальдссон проводил более решительно и последовательно, нежели его предшественники, породили глубокий конфликт между ним и значительной частью старой знати, нашедшей поддержку у многих бондов. Знать перешла на сторону Кнута Могучего, короля Дании и Англии, который претендовал также на верховенство над Норвегией. Норвежские хёвдинги предпочитали далекого чужеземного государя самовластному правителю из рода Харальда Прекрасноволосого